— Здравствуйте, товарищ балковник! — ничуть не смущаясь начавших подживать глубоких царапин на обеих щеках и прочих знаков неожиданной встречи с Параской, выпалил Ильяз.

— Заходи, рассказывай.

— Бётр Николаевич, брошу вашего разрешения береселиться в землянку к своей жене!

— Ого, как ты сразу… с козырей зашел. А она тебя пустит? И где это у нас тут землянки семейные появились? Может, и мне жену выписать? Степан Авдеевич? Не желаешь? Красота ведь — и форма чистая, и еда свежая, да и ночью не скучно. В тыл, Ахметшин!

— Бочему в тыл? — недоумевал Ильяз.

— Потому что ты, засранец, в действующей армии! Тут воевать надо! Завтра я тебя в бой отправлю, а сюда немец придет. Ты там приказ нарушишь, потому что жену спасать надо? И на кой ляд мне такая радость? Тебя, дурака, расстреляют, меня в штрафбат, а Параску твою фашисты штыками… того… Понял? Мне тут жены — не нужны. Утром пойду, отправлю ее в тыл. К своей, в госпиталь, пусть там служит. Или в медсанбат, тут недалеко. Но в расположении семей не будет! Понял⁈ Особенно таких, где мордобой каждый день, и бабы с голой задницей по улице бегают. Всё, никаких переселений. Вон, в угол уткнулся носом, и переживай.

О, группа поддержки явилась. Под дверью ждала, что ли? Параска ворвалась и с порога попыталась качать права.

— Та шо ж цэ твориться, товарищ полковник? Какое право вы имеете отказывать нам? У нас советская семья, вы сами нас регистрировали? А теперь рушите всё? Я до начальства дойду! Всё расскажу!

— Молчать! Смирно! — рявкнул я. Не как Кирпонос, но тоже неплохо вышло вроде. — Ты кто?

— Военфельдшер Ахметьева Прасковья, товарищ полковник! — ответила она. Видать, на курсах их там по строевой гоняли всерьез, ишь, как бодро вышло у нее.

— Лейтенант пехотный, значит. Трое суток ареста за поведение, недостойное военнослужащего рабоче-крестьянской Красной армии. Доложите о взыскании своему непосредственному начальнику. Шагом марш отсюда!

— Есть трое суток, — чуть не плача, ответила Параска, и вышла.

— А тебя я никуда не отпускал, — добавил я, когда Ильяз устремился за любимой. — Доклад мне о том, чем сегодня занимался. Я же тебе обещал настоящую службу?

Утром меня опять загрузили на заднее сиденье эмки. Я кое-как скрючился на боку, под тыл мне дополнительную подушку соорудили. Евсеев сел впереди, и мы поехали. Ильяз остался на месте, озадачил я его по самое никуда. Судьбой Параски не интересовался, мне эта Трындычиха вчера кусок мозга за минуту выгрызла, чертова баба. Придумаю что-нибудь. Старый я уже стал, душевного покоя хочется. Пострелять, взорвать, по болотам пешочком километров десять отмотать — это запросто. А вот чтобы с чужими личными проблемами разбираться, это совсем не интересно.

Она ведь не успокоится, натура такая. Будет строить семейное счастье громко. С мордобоем, бурными примирениями, и вовлечением в процесс всех подряд.

Пока думал, и время прошло. Приехали, значит.

Собралась приемная комиссия. Кирпоноса не было. Во-первых, задачу он поставил, ответственных назначил, так зачем ему за кем-то хвосты заносить? А во-вторых, я его прекрасно понимаю, в его состоянии ездить куда-то не очень хочется.

Но зато вездесущий Мельников здесь был. Подчиненным контроль не доверил. А Стельмах не приехал. Ну, у него и без этого сейчас забот — мало никому не покажется. Потому что надо закреплять успех, а это движение людей и снабжение их всем необходимым. Людей много, необходимого еще больше. Зато член Военсовета Запорожец здесь. И Грачев, фронтовой интендант, даже не серый, а черный от недосыпа и усталости, спит сидя, запрокинув голову, на заднем сиденье эмки. И главный летчик Журавлев. Но кого-то ждали еще, и точно не меня. Я когда из машины выбрался, на меня только Мельников и посмотрел. Я кивнул, мол, здрасьте. Рапорт ему Евсеев утром отнес, так что долгов перед особым отделом не осталось.

В стороне стоял построенный маскировочный взвод с Меерсоном во главе. Подошел бы к ним, но тут стоять — и то тяжко.

— Степан, ждем кого? — спросил я. Уж кому как не особисту знать, который тут всем занимался.

— Самолет, Петр Николаевич. Сейчас должен пролететь, всё проверить, и доложить.

Да уж, наворотили маскировщики. И берег срыли, и железную дорогу проложили. И на настоящий мост натянули сверху дерюгу разрисованную, и к опорам какой-то металлолом с бревнами в живописном беспорядке приладили.

С земли всё это добро смотрелось вроде как монументально, но вместе с тем и неказисто, грубо. Но нас интересует результат с неба, так что ждали.

Сначала пропыхтел по основной ветке паровоз. У-2 пролетел над нами, развернулся за рекой, на малой высоте снова проследовал вдоль моста, и даже по течению реки прошелся. А потом запросто сел недалеко от нас. А что, ему лишь бы кусок ровной поверхности, и аэродром, как той стрекозе, под каждым кустом.

Из кабины вылез летун, быстро спустился на землю. Подбежал к комиссии, и замер на секунду, размышляя, кому докладывать. Народу руководящего много, поди выбери самого главного, да получи у него разрешение обратиться к непосредственному начальнику — один бесконечный геморрой. Выручил его Запорожец.

— Ну, что вы там увидели, лейтенант?

— Лейтенант Утин, товарищ армейский комиссар первого ранга! Докладываю: местность мне хорошо знакома, летал неоднократно. Сейчас определить, что настоящий мост рабочий, а построенный ненастоящий, с воздуха невозможно.

— И это на малой высоте и небольшой скорости, — добавил Журавлев. Глянь, переживает за своего.

— Хорошо, товарищи. Спасибо за доклад, товарищ Утин. Считаю нашу работу выполненной.

Индюк, блин, надутый. Мог бы, гад, спасибо сказать. Жопа с петлицами. Сел в машину свою и уехал. Скотина. Остальные тоже к машинам потянулись.

— Степан Авдеевич, давай к маскировщикам. Хочу поговорить с ними.

Похоже, знаменитый ефрейторский зазор и здесь имел место — энтузиазма в глазах стоящих в строю было маловато. Меня опять вынули из машины, что каждый раз вызывало новый приступ боли. Да уж, лежать в люле и читать книжку про говорящую голову было намного приятнее.

Меерсон изобразил строевой шаг, но я остановил его.

— Исай Гильевич, скомандуйте, пусть люди подойдут.

Строй рассыпался и тут же собрался возле эмки. Прямо как на митинге.

— Я говорить не мастак, — начал я. — Вы сделали большое дело. Капитан Евсеев доложил мне о ходе выполнения задания. Думаю, каждый из вас понимает, куда эта железная дорога идет и что от нее зависит. От имени командующего фронтом, генерала армии Кирпоноса, благодарю вас. Земные поклоны бить не получится, извините.

Кто-то хохотнул, и женский голос из задних рядов произнес что-то вроде «Ничего страшного».

— Тише, товарищи! — бросил Меерсон.

— Да не стоит, товарищ лейтенант. У нас же не построение, просто встреча. Мы там привезли немного гостинцев, думаю, сегодня вы все заслужили отдых и угощение.

Ясен пень, я готовился. Речи у нас многие произносить мастера, но сто грамм и банка тушенки находят путь к солдатскому сердцу намного быстрее. Так что с самого раннего утречка я отправил Евсеева к помпотылу Грачеву и сейчас в багажнике нашей эмки было всё для маленького праздника этих людей, которые рыли землю не хуже экскаваторов, красили холстину и лезли в ледяную воду.

Глава 11

Поездка вроде и недолгая, и трясло не очень, а болеть рана начала довольно сильно. К вечеру я даже поворачиваться на лежанке мог с трудом. Военфельдшер Тищенко, который пришел делать перевязку, долго возился, отмачивая чем-то присохшие бинты, посмотрел на мой многострадальный тыл, тяжело вздохнул, и сунул мне подмышку градусник.

— Напрасно вы так относитесь к лечению, товарищ полковник, — степенно начал он. — Рана плохая, внутрь обязательно грязь попадает, а там если хоть маленький кусочек останется…

— Ты давай перевязывай, — оборвал его я. — Меня тут агитировать не надо, знаю я всё. Грамицидин есть у тебя?