По лестнице прочих, связанных навыков. Тех, что помогали мне удерживать триединство мага в балансе и равновесии.

И однажды в своих поисках я пересекся с ней.

С женщиной, которая изменила мою жизнь, разбив ее на «до» и «после». Женщину, из-за которой мне впервые за всю жизнь захотелось остановиться и перестать бегать по миру, осесть на одном месте, и, может, даже завести собственных детей… Простую уличную воровку, которая попыталась стянуть у меня кошелек, за которой я погнался и которую впервые за все время жизни не смог догнать, не применив магию.

Поняв, с кем связалась, она, конечно же, повинилась, а потом мы как-то разговорились и оказалось, что она тоже занимается этим вовсе не от хорошей жизни, а просто потому, что иначе не выживет — на ней висел огромный долг, доставшийся от ее родителей. Те сбежали, оставив ее одну.

На следующую ночь наши пути пересеклись снова, но на сей раз Лила нашла меня сама, и, отчаянно краснея, вернула мне второй кошелек, срезанный с моего вещмешка, который я всегда таскал с собой, независимо от того, как далеко и как надолго собирался. При этом она не взяла оттуда ни одной монеты, хотя деньгами явно была обделена.

А потом мы встретились снова, и вместе погуляли по крышам (благо мои навыки быстрого перемещения по городу к тому моменту уже были на высоте) и встретили на них рассвет, приветствуя его легким завтраком, который я прихватил с собой. А потом — встретились снова… И снова…

Наш роман был бурным, как пламя лесного пожара.

Буквально через месяц после нашего знакомства, когда я обучился у местного мастера перевоплощения всему, что счел нужным, то выплатил местному криминальному авторитету долг Лилы (разумеется, маной и клинком, а не деньгами, как он ожидал) и забрал ее с собой. В единственное место, которое мог назвать домом, ведь собственным жильём, отдельным от брата, я за все эти годы метаний из одной страны в другую я так и не обзавелся.

Я даже их познакомил — Лилу и брата — впрочем, это все равно ни к чему не привело и никому не понравилось.

Вальтор, погруженный в свои мысли, только отрешенно кивнул, зато Лила сморщила носик и потом, уже когда мы остались наедине, призналась мне, что Вальтор ей не понравился.

Ничего удивительного.

Мне мой брат, глаза которого с каждым годом становились все безумнее и безумнее, не нравился тоже. И, наверное, даже больше, чем ей.

Зато Лила была в восторге от ее новой жизни, в которой ей не нужно было воровать, постоянно всматриваться в лица в толпе, опасаясь увидеть знакомые рожи головорезов, и прятать лицо под капюшоном самой.

Говорят, что подобные резкие переходы расхолаживают, и я всерьез опасался, что так и будет, но в случае Лилы это не сработало.

Она не поселилась в модных клубах и бутиках, не стала скупать сотнями платья и туфли, и даже не бросила тренироваться. Она по-прежнему пару раз в неделю гибкой кошкой выбиралась по ночам на крыши города, нередко даже вместе со мной, но, конечно, уже не для того, чтобы что-то украсть. Она просто это любила.

Вся разница с прошлой жизнью была лишь в том, что теперь ее одежда и экипировка были подороже и покачественнее.

Лила живо интересовалась магией, даже несмотря на то, что сама была лишена магического дара, как и моя мать. Она вообще интересовалась всем, что только видела, слышала, чувствовала. Ей был интересен весь мир — как все работает, откуда все берется, почему все происходит так, как происходит. И мои истории и рассказы, которых за десятилетия путешествий я набрал неприлично много, она всегда слушала с таким невероятным блеском в глазах, что я порой всерьез беспокоился, а не лихорадка ли у нее…

Возможно, впервые за всю свою жизнь я был с ней счастлив. Возможно… Я не могу сказать точно, я не успел это прочувствовать…

Потому что спустя два месяца после того, как я перевез Лилу в наше поместье, когда решил, что, наверное, пора сделать ей предложение, то собрался и тайком от нее поехал покупать обручальные кольца в ближайший город.

А вернулся на пепелище…

Глава 28

Я почуял неладное еще даже когда особняка нашего рода не было видно за холмами.

Ветер донес до меня запахи гари и мерзкого гнилья, будто с поля боя недельной давности. А ведь ни того запаха, ни другого, не было, когда я уезжал. Да и вообще никогда не было и быть не могло.

Но они были.

Я, как мог, гнал от себя плохие мысли, пока пришпоренная лошадь стремительным галопом несла меня к дому, но когда я увидел, что произошло, то понял, что как ни отгоняй беду, она все равно уже случилась.

Нашего особняка больше не было.

На месте моего родового гнезда, где рождались, росли и порой даже умирали члены древнего магического рода, остались лишь руины. Местами обгоревшие, местами — стертые в пыль, а местами — обглоданные и покрытые какой-то зеленой слизью, мерзкой даже на вид.

В жилом крыле зиял широкий каньон, будто его разрубили пополам огромным топором. Цветущий сад, который так любила мама при жизни, превратился в плац, вытоптанный до состояния твердой мостовой. Конюшня вообще была раздавлена в деревянный блин, и из-под ее обрушившейся крыши торчала половина еще живой, брыкающейся и пытающейся выбраться лошади.

А еще вокруг лежали тела моих слуг.

И ни одно из них не выглядело так, что человек погиб от обрушения, ожогов или хотя бы кровопотери.

Хорошо если у трупа не было конечностей, но у некоторых не было целой половины тела, а от кого-то и вовсе осталась только грудная клетка и голова, на которой застыло выражение ужаса. Людей будто переломало, разорвало и разбросало повсюду.

И посреди всего этого, будто бы наслаждаясь окружающим хаосом и кровью, стояла тварь. На самом деле, она просто переваривала сейчас все сожранное.

Её безобразные ноги были разной длины, толщины и даже числом суставов. Это был огромный девятиметровый кадавр, который можно было описать лишь как смесь кожаного пузыря с зеленой слизью внутри, паука, жабы и гориллы.

У существа имелось три руки. В одной из них он сжимал половину чьего-то тела, вторую засунуло в огромный неровный рот, из одного уголка которого торчал обломанный желтый клык, а из другого текло что-то сизое и пузырящееся, а третья безвольно висела, словно не подчинялась существу вовсе.

Растущий с правого бока огромный пузырь, наполовину заполненный зеленой бултыхающейся слизью, то распухал, то опадал, пульсируя, будто огромное, вынесенное за пределы тела, гнилое сердце.

Жуткая химера.

Несчастная лошадь, пытавшаяся выбраться из-под завалов конюшни, обреченно заржала, и кадавр тут же пришел в движение. Молниеносным, невозможным для такого огромного тела, рывком, он подскочил к ней, схватил животное рукой, до того висевшей, как плеть, и, раскрыв пасть на невозможный угол, засунул туда лошадиную голову, после чего сомкнул челюсти.

Голова огромной лошади весом в несколько сот килограммов отделилась так легко, словно она была мертва уже как минимум неделю.

Лишив несчастное животное головы, кадавр снова застыл, сжимая уже в двух конечностях мертвые тела и нисколько не опасаясь того, что часть руин вокруг него все еще горела.

А я стоял у подножия гряды холмов, на краю поля подсолнечников, которые раньше радовали глаз солнечной желтизной, а теперь лежали вытоптанные сплошным бурым ковром, смотрел на то, что осталось от моего дома, на то, что его уничтожило, и в моей голове билась только одна мысль. Только одно желание.

Только бы Лила была жива!

Жуткую тварь я, конечно, уничтожил.

Это было не просто, и в пришлось поработать не только магией, но и клинком, когда химера все же умудрилась сократить дистанцию, и схватить меня одной из своих рук, для чего даже отпустила настрадавшуюся лошадь.

В этой схватке я и понял, что это за существо, и откуда взялось.

Собран этот кадавр был на славу (а я ни мгновения не сомневался, что эта тварь собрана магическим образом, поскольку она не способна была существовать никаким другим образом, кроме как с помощью магии).