На самом деле я с этим аэропланом всю душу извел. Как же некстати прилетела проклятая пуля! Сам же и виноват: не добил я того поганца-фельдфебеля на мосту, вот он и потратил последний в своей жизни выстрел на меня. А ведь я ему дважды в грудь саданул, а потом – в голову! Или это я только собирался? Точно, как сейчас вижу: я иду вперед, останавливаюсь возле лежащего охранника, и… начал стрелять пулемет, я упал, причем рядом с немцем… встал… и пошел дальше… Никто фашиста штыком не приголубил, мучения не прекратил. Вот он обиделся и подстрелил меня. Стареем, Петр Николаевич, хватку теряем…

Соратники, глядя на мою задумчивость, видимо, решили, что командирское благословение получено, потихонечку встали и пошли переживать без меня. А как же: утрамбовано ли поле, хватит ли его длины, чтобы самолет сел, хорошо ли будут гореть костры-ориентиры, увидит ли наш летчик, куда ему садиться, не помешает ли облачность, не заявятся ли немцы? Вопросы, вопросы, а ответов на них пока нет. И я тут лежу с треснувшим ребром и почти дыркой в голове! Эх, мне бы самому туда! Вот чувствую, что без меня накосячат!

Впрочем, долго переживать не пришлось. Совсем под вечер опять заявились раскрасневшиеся Параска, Анна, несколько партизан, прямо скажем, навеселе. Вместе с гармонистом.

– Смотри, что мы нашли! – Радистка кивнула Ильязу, тот достал из-за спины… гитару!

– Смуглянку! – тут же заверещала Параска. Партизаны ее дружно поддержали.

– Да тут у нас теперь целый оркестр! – Я посмотрел на гармониста с залихватским чубом. – Звать тебя как?

– Егор.

– Ну что же, Егор… – Я аккуратно, стараясь не охать, сел на кровати, подвинул ноги поближе к гудящей печке. – Подыграй, как сможешь. Мелодия простая. Это Алексей Сурков стихи написал.

Перед глазами промелькнули наши посиделки тюремной самодеятельности. Похожая печка, снег за окном…

Я подмигнул ошарашенной Анне, продолжил:

Москву пришлось заменить на брянский городок, но так даже получилось лучше.

Подействовало! Да еще как… Глаза девушек увлажнились, лица парней нахмурились. Четыре шага до смерти тут, считай, везде.

Допевал я уже под рулады гармониста. Егор быстро понял нехитрые аккорды, подстроился.

– Еще!

– На бис!

Стоило закончить, и партизаны тут же загалдели, в хату начали заглядывать новые бойцы. Новогодний вечер обещал стать жарким. Но тут пришел главный врач. Палата опустела вмиг, он даже не успел спросить, что здесь творится. Только оставленная второпях гитара жалобно дзынькнула первой струной.

– Как дети, честное слово! – начал отчитывать меня Иосиф Эмильевич. Понятное дело, я же убежать не могу. – Сказано же: постельный режим и покой, а не концерты устраивать! Песня хорошая, не спорю, но надо думать и об отдаленных последствиях. А то потом будете ходить и просить: ой, доктор дорогой, дайте порошочек, голова болит и кружится… – Последние слова он проговорил, явно кривляясь. – А я предупреждаю всех, что в случае нарушения режима ответственности не несу! Санитарка! – крикнул он куда-то в коридор. – Полы здесь протереть! У нас больница, а не хлев!

Все-таки болезнь – дело такое, сильно ослабляющее. Хотел дождаться, когда наши придут с новостями про самолет, и не выдержал, уснул. Мне даже приснился сон, в котором я в гостинице «Москва», в том самом номере с роялем, где в последний раз останавливались с Кирпоносом. И будто лежу я в роскошной пятиспальной постели, но никак не могу из нее выбраться, хотя и очень хочу, потому что в соседней комнате рычит немецкий танк. И тут я проснулся.

Немецкий танк оказался вполне себе нашим советским мужиком, который выводил рулады высокохудожественного храпа. Почему я его определил как нашего? Так все просто: он начал поворачиваться, видать, что-то заболело, и он четко и ясно произнес название ноты «ля». Фашисты так не скажут, ответственно говорю.

На улице еще темно было, а мне хотелось досмотреть сон про гостиницу. Может, там и жена будет. Но новоявленный сосед все никак не унимался и храпел так, что я начал опасаться за целостность стекол.

– Эй, слышишь! – позвал я его. Одна надежда, что он проснется, а я успею заснуть раньше, чем он начнет храпеть.

– Чего надо? – заворочался мужик. Говорит в нос, видать, из-за этого и храпит.

– Спишь, – говорю, – очень громко. Не по-партизански это, у нас шуметь нельзя.

– А ты кто такой? – спрашивает он. И так по-командирски говорит, сразу видно, привык.

– Я тут командиром отряда, – отвечаю. – А вот ты кто, я не знаю. Представься.

– Богатым буду, Петр Николаевич, – говорит мужик. – Знакомы вроде, встречались. Старинов я, Илья Григорьевич.

– Извините, товарищ полковник, не признал, темно тут…

Вот же невдобняк получился, на самого Старинова голос повысил. Хотя в больнице вроде, как и в бане, генералов не видно, а все же.

– Так в одном звании, что каяться, – ответил Илья Григорьевич.

– А как вы… здесь? – только дошло до меня. – Самолет? Что случилось?

– Не знаю даже, – ответил Старинов. – Обстреляли нас немного, но вроде прошло без особых осложнений. А тут уже на самом подлете что-то стряслось, мне крикнули, чтобы прыгал. Приземлился неудачно немного, на дерево, побило сильно. Меня сюда вот, что дальше было, не знаю. А ты чего здесь прохлаждаешься?

– Да вот, немец в пуговицу попал, ребро треснуло. И по голове прилетело.

Мы поговорили еще немного, и Илья Григорьевич уснул. А у меня, как назло, ни в одном глазу. Желание спать пропало напрочь. Так и лежал, пока не пришел Сабуров.

Новости оказались хреновые. Самолет разбился километрах в пяти от нас. Чащоба, ни на каком транспорте не добраться. Летчик – насмерть. Груз придется тащить на себе.

Настроение упало ниже некуда. Вот и дождались транспорта и помощи. Теперь еще и Старинов с нами застрял. Замначштаба инженерных войск всей Красной Армии лежит в партизанском госпитале со сломанным носом (который, впрочем, главврач уже вправил). Нехилый у нас отряд: сын вождя, главный диверсант и я, перешагнувший три ступеньки в званиях, в придачу.

– Но это еще не все плохие новости, – добавил после самолетной эпопеи Александр Николаевич.

– Что? Не тяни, выкладывай, – нетерпеливо подогнал его я. Уж лучше узнать все сразу.

– Да вот, читай сам, – подал он мне сложенный вчетверо листок.

Глава 15

– Финские егеря? В Трубчевске?

– Почти целый полк, – кивнул Сабуров.

Я выматерился про себя.

– Но надо уточнить. Сведения предварительные, неточные.

Пришлось вызывать нашу разведку с подпольем. Махно и Енота. С последним пришел Быков. Синева на лице у него уже спала, двигался он более-менее.

– Как сам? – поинтересовался я у Андрея. – Поправляешься?

– Полегчало, – улыбнулся разведчик. – В рейд пока не пойду, но к работе готов.

– Вот что, голуби сизокрылые, – я тяжело вздохнул. – Надо кого-то в Трубчевск послать. Похоже, на нас открыли сезон охоты. Собственно, его и не закрывали…

Бумажка от Сабурова пошла по рукам, партизаны нахмурились.

– Везде стоят скрытые секреты, усиленные посты немцев… – Махно развел руками. – Документы проверяют дай бог… Чуть ли не на зуб.