А вот на второй день с утра началось.

Во-первых, утром разведка донесла, что дорога на Пирятин перерезана немцами. Силы их выяснить не удалось, но точно не меньше батальона. И четыре танка впридачу. Пришлось выдвигаться по резервной дороге, на Куреньки.

Во-вторых, за ночь разогнало облака, и такая комфортная сплошная низкая облачность уже не охраняла их сверху. И ближе к полудню над ними пролетел разведчик, а чтобы им это не показалось случайной встречей, «рама» вернулась и пролетела прямо над колонной.

Пришлось быстренько организовывать дневку в рощице. С такими силами на марше – все равно что голому идти. Любое нападение, что с воздуха, что с земли, будет равно смерти. Как стемнело, двинулись дальше.

К утру дошли до какой-то балки с рощицей по краям. Там и засели, собираясь переждать день. Как на беду, опять пролетела «рама». Хоть и один раз, но все равно было неприятно. А ко всему этому – будто не хватало бед – посланная в ближайшую деревню разведка вернулась с неутешительными новостями: там стояли немцы. И сначала их было немного, до роты, но потом еще рота приехала на грузовиках, а с востока двигаются танки.

Надежда остаться незамеченными таяла. Похоже, все эти силы собрались по их души. Тут подошел подполковник Глебов, начальник оперативного отдела.

– Оборону заняли, Василий Иванович, по восточному и южному склону. Не знаю, сколько продержимся, но сдаваться никто не собирается.

– Вот и я не знаю, Иван Семенович, – ответил Тупиков. – Но мы же люди военные, так что давай выполним наш долг до конца.

Высокопарных слов он не любил, оставляя это дело комиссарам. Это их работа, не его. Но сейчас, за считаные минуты до атаки, не было в них ни казенщины, ни тяжкой бравурности газетных передовиц. Долг – вон на востоке, выдвигается тремя танками.

Но три – это только начало. Сначала их число доросло до девяти, а потом и до тринадцати. Большей частью Т-2, но и пять «троек» тоже нарисовались. Вся эта куча обросла тучками пехотинцев и двинулась на овраг. Поначалу нашим повезло, и первыми же выстрелами из «сорокапяток» остановили два танка. И все, на этом успехи кончились. Немцы продвигались, постреливая. Появились первые раненые и убитые. Сколько их было, Тупиков не думал. Потом, все потом, после боя… Если оно будет, это «после».

Вот одну пушку разменяли еще на два Т-2. Вроде и хороший размен, но когда твоя артиллерия уполовинена на треть, то нет. А всего через полчаса боя не осталось ни броневиков, ни пушек. Разбили все. Хотя и немцам досталось. Шесть танков застыли на поле, да и пехоты между ними накрошили порядком. В итоге фашисты откатились примерно на километр и встали в поле, прикрывшись танками.

Василий Иванович стал принимать доклады о потерях. Обстановку он и так видел, и бинокля не надо. Хреновые были дела, чуть не каждый пятый числился в убитых или тяжелораненых. Тех, кто хотя бы оружие в руках держать мог, не то что передвигаться, за потери не считали.

– Товарищ генерал-майор, надо атаковать! – Это Рыков подбежал, дивизионный комиссар. – У них же ни горючего, ни боеприпасов не осталось! Сейчас прорвемся – и дорога открыта! Чего ждать, Василий Иванович? Налета? Так у них быстро с этим.

Тупиков посмотрел в бинокль на скопившихся немцев. И правда, ведь они тоже в атаке поистратились, а подмогу им не подвозили.

– Передайте Глебову, чтобы атаковали, – скрепя сердце, сказал он комиссару.

Тот умчался, иногда срываясь на бегу на крутых склонах оврага.

В атаку поднялись все, кто мог. Странно было видеть майоров и подполковников бок о бок с рядовыми красноармейцами. Они и пошли, без киношных воплей, молча, пригнувшись. Понятное дело, незамеченными их действия не остались. Немцы быстро организовали оборону, и оказалось, что с боеприпасами у них все же намного лучше, чем того хотелось. Потому и до штыковой дело не дошло, продвинулись от силы метров на четыреста, а потом пришлось и отход командовать.

Вот тут и прилетел этот шальной снаряд, когда Василий Иванович встал, чтобы получше посмотреть, как идет бой. Он рванул чуть в стороне, как всегда внезапно, и Тупиков тут же рухнул, подкошенный осколком, стукнувшим его по голени. «Даже свиста не услышал», – успел подумать он перед тем, как его накрыла волна боли.

Вокруг засуетились, кто-то, наверное, Бурмистенко, позвал медиков. Пока прибежал фельдшер, кто-то успел разрезать и стащить сапог. Впрочем, во время перевязки все уже вроде как начало устаканиваться. Если сначала было очень плохо, то к моменту, когда медик достал из чемоданчика ампулу со шприцем, стало просто плохо. Терпимо, короче.

– Ты что мне колоть собрался? – спросил Василий Иванович у медика, стараясь не стонать.

– Морфий, товарищ ге…

– Ты чем думаешь? Как я командовать буду с дурной головой? Иди, на бойцов раненых потратишь.

Через какой-то час немцы опять навели шороху. Подтащили минометы, подъехали еще танки. Ну, и артиллерия дала прочухаться, как без этого. От таких сюрпризов Тупиков о ноге и думать перестал. Все начали отходить в глубину оврага. А фашисты за ними и не полезли. Видать, последнее притащили и боялись, что этот натиск может оказаться для них проигрышным.

Так и простояли до вечера, когда казалось, что на сегодня уже все, отложат атаки до завтра. Но то ли там, на месте, был кто-то упрямее остальных, то ли сверху приказали закончить одним днем, но уже почти в сумерках пришлось отражать еще одну атаку. Вяленькую, будто уставшие за день солдаты неприятеля не очень-то и стремились к победе, а просто отбывали номер.

Тупиков слышал, лежа на нарубленном для него лапнике, как фашисты откатываются назад. Слабость была такая, что и голову поднять не смог. Вдруг что-то ударило в грудь, да так больно, что враз перехватило дыхание и потемнело в глазах. Кто-то рядом крикнул: «Командующего ранило!»

И перед тем как скатиться в черноту, начальник штаба Юго-Западного фронта успел подумать: «Чего кричат? Ведь командующий – я».

К вечеру стрельба и взрывы с запада утихли, и вскоре потянулись первые немцы. Сначала разведгруппы, рыскающие по улицам, как мыши, потом передовое охранение, ну и за ними основные силы. Они перли без остановки всю ночь, деловито гудя моторами и время от времени стреляя куда-то.

И утром движение не прекратилось: будто где-то вытащили пробку – и теперь вся эта масса в серо-зеленой форме пыталась заполнить собой все доступное пространство.

Мне на это дело смотреть надоело быстро. Одно и то же тысячу раз подряд. Зачем мне такое счастье? Один хрен, ни сегодня, ни завтра подпольщики не выступят. Вот и нам надо ждать, ждать и еще раз ждать, как учил нас великий… Кто там из великих говорил о пользе ожидания? Не знаю, но наверняка в тридцать пятом томе сочинений кого-нибудь такие слова есть. Или в двадцать четвертом.

Любопытные киевляне, впрочем, стояли на тротуарах и тоже смотрели. Не густо, но было. Вот машина остановилась, вылез офицер и спросил что-то. Тут же выпрыгнул на дорогу шестой номер червонной масти, начал кланяться, показывать. Ну, такие всегда найдутся, им все равно, чей зад целовать. Наверное, надеется на теплое местечко, пойдет в управу служить. А потом, когда эти с собой не возьмут, а наши вернутся, будет на суде рассказывать, что он оккупантам служил только для того, чтобы простым людям помогать. Тьфу на них, на дух такой народ не переношу. На зоне такая гниль сразу к параше попадает и в стукачи записывается добровольно.

Вот Ильяза хлебом не корми, дай на фашистов посмотреть. Он и разглядывает их в бинокль, что-то бормоча себе под нос. Понятное дело, до этого противника он только на рисунках в газете «Красная звезда» видел, где их изображали ужасными животными со скрюченными харями и метровыми когтями. А тут оказалось, что с когтями у них напряг и рожи от наших не очень отличаются. Особенно на таком расстоянии. Снимешь с него форму, и окажется, что и вовсе отличий нет. Только в голове. Вот там говна намешано по самую маковку. Как же, высшая раса, арийцы, вперед за вождем нации, брать жизненное пространство.