Я отошел в сторону от этой сортировки. Помогать там и без меня было кому, а смотреть на это не очень хочется. Еще раз мысленно поклонился медикам, которые в этом всем разбираться будут. Я бы точно не смог.

Почесал в затылке, посмотрел на маячившие впереди доты. Некоторые уже были разрушены, все поле и перелесок между сооружениями было перепахано. Подошел к вытирающему пот с шеи Масюку и спросил:

– Слушай, я знаю способ эти гаубицы на ноль помножить. Только как это командующему сообщить?

– Каком кверху, конечно же, – сказал Аркадий. – Ты смотри, дело такое, сам не любит всяких пустобрехов. Если что завиральное, то лучше сразу застрелиться, он не простит.

– Я что, похож на брехуна? Давай я тебе обрисую, сам оценишь.

В итоге Масюк дождался, когда комкорпуса отправится выполнять приказания, подошел к Кирпоносу, тихо рассказав ему о моей придумке. Комфронта оглянулся на меня пару раз, покивал, потом хлопнул Аркадия по плечу, и тот вернулся ко мне.

– Сказал, подумает, но вроде как не против.

А через пару минут я увидел, как все завертелось со страшной силой. Как чертик из табакерки, появились начальник корпусной разведки и начарт. И нашлись срочно два расчета батальонных минометов 82 миллиметра, и еще люди, которые потащат на себе боеприпас, и группа разведчиков, которые поведут минометчиков в тыл, и еще всякое, по мелочам. Предварительная разведка сегодня ночью, а основная операция – сразу после них, как только сведения подтвердятся. Тут уже пошли тонкости, куда шагает первая группа, а куда – вторая.

Короче, как у графа Толстого, который зеркало революции.

Когда Кирпонос решил, что он достаточно насмотрелся на передний край, все вернулись к штабу корпуса. Мы с Аркадием оказались пока не нужны командующему, и я смог даже покемарить немного. Потом приехал командарм Костенко, и совещание продолжилось в штабной мазанке. Матюги кончились, и до нас доносились довольно-таки спокойные беседы, хотя свои решения комфронта продавливал и таким образом. Крутой все-таки мужик – что-то в его голосе было… сопротивляться особо не хотелось. Никому спуску не дает. Затянулось это до вечера, как раз смеркаться начало. Командарм уехал, ему недалеко было, а нам уже пришлось бы в темноте добираться.

Переночевали на КП корпуса. Эмилию подселили к медсанбату, а мы с Аркадием и водителем Охрименко расположились в одной половине хаты, а комфронта – в другой. Поужинали просто, что удалось урвать у местных, то и на стол пошло. Бутерброды, которые мне с собой Вера дала, как-то внезапно кончились еще днем, оставив только приятный колбасный запах на руках, да и тот почему-то быстро исчез.

Так что у нас было пшено без ничего и жиденький супчик. Все это принес Аркадий, гордо водрузив на стол. Мне казалось, что комфронта и получше покормить могли бы, но Масюк, будто уловив эту мысль, тихо мне объяснил:

– Командующий в войсках ест то же, что и все. А если кто пойдет разносолы искать, того на передовой враз забудут, без него уедут. У нас такого не было, конечно, но Михаил Петрович предупредил, а мы проверять не стали.

Охрименко молча встал, вышел и вскоре вернулся, водрузив посреди стола что-то, завернутое в холстину. Торжественно, как на параде, он начал потихонечку разворачивать сверток. Наверное, чтобы мы с Аркадием в должной мере впечатлились. Внутри лежал малюсенький кусочек сала, размером с пару спичечных коробков. Ну ладно, чуть больше, но до трех не дотягивал.

– Ну ты, Гриша, и жук, – присвистнул Масюк. – Мы тут, значит, насухую давимся, а ты такое богатство от коллектива заныкал! Петину колбасу трескал и спасибо не сказал, а сальце собирался втихую под подушкой в одно лицо захомячить?

Водитель молча достал из-за голенища ножик, порезал сало на три части и раздал участникам.

– Ешь уже, борец за справедливость товарищ Масюк, – проворчал он, когда Аркаша, схватив свое сало, откусил чуть не половину порции. – Сам на стол кроме трепотни ни хрена не добавил. Хоть бы цыбули головку за день нашел.

Заснули не то что голодные, но и не очень сытые. Ничего, утром назад, там что-то и перехватим. Хотя в прифронтовом Киеве с едой… вот только пайки и спасают.

Ночью, после быстрого переругивания с постовым, к нам бесцеремонно вломился, подсвечивая себе дорогу «летучей мышью», посыльный.

– Соловьев кто? – спросил неизвестный, невидимый за светом фонаря.

– Тут я, – спустив ноги на земляной пол, я протер глаза.

– Собирайтесь, в штаб вызывают. Я провожу.

Ну, голому одеться… Через пять минут меня уже подводил к штабной избе молоденький лопоухий парнишка. Рассмотрел я его на улице. Небось, писарчук какой или посыльный, не спрашивал.

Оказалось, спали только мы, а командующий уже трудился как пчела. Группа, которую посылали на предварительную разведку, прихватила двоих пленных. Одного допрашивала Эмилия сама (вот тебе и просто военная переводчица!), а второго – местная контрразведка в лице лейтенанта Мамеева. А я, значит, переводить должен был.

Я плюхнул в лицо холодной воды из ведра, стоявшего в сенях, вытерся висевшим тут же, на свежезабитом гвоздике, грязноватым рушником и пошел за лопоухим бойцом.

Пленный был так себе, ефрейтор. Лет тридцати, напуганный до мокрых штанов – кто-то из разведчиков срезал ему бровь. И потом заботливо перевязал.

Попахивало от него неслабо, и первое, что сделал Мамеев, – открыл окно. За что я к нему почувствовал искреннюю благодарность, а то глаза щипать с порога начало.

Особист немецкого не знал совсем. Ну, разве что «хенде хох» крикнуть. Или «Гитлер капут». В этом он мне сам со смехом признался. Хрен его знает, может, он тоже военный переводчик, и это такая проверка? Ладно, додуматься так можно до чего угодно, а потом в дурку попасть. Тут от фашиста говном воняет, надо побыстрее заканчивать.

Оперативно проведя совет, двумя голосами «за» приняли решение штаны с исподним с пленного снять и выбросить на улицу, чтобы воняло поменьше, а хозяин потом подберет для дальнейшей постирушки. Так что допрос немец провел, отсвечивая бледными бедрами и прикрывая рукой свои причиндалы. Запах, впрочем, от этого меньше не стал, как мне показалось.

Ефрейтор Маркус Шмидт из Саксонии. Служит в ремонтной роте. Тридцать лет, призван тогда-то, командир роты такой-то, про пушки знает только то, что они стоят где-то там, за холмом, сам не видел, про охрану ничего сказать не может. Ни хрена полезного, короче. Лейтенант вызвал конвойного, Маркуса увели. Протокол контрразведчик быстро составил, что там писать? Да и обстановочка не располагает к неспешности. Чем их там хоть кормят, что такая вонь прет? Мясными консервами? Я расписался и пошел искать ту хату, где нас ночевать оставили.

Наверное, никакая это не проверка была, или Мамеев артист каких мало. Слишком уж натуральное у него было выражение лица, когда ефрейтор по-немецки говорил, точно ни хрена не понимал. И тут я даже остановился от пришедшей мне в голову мысли. А ведь так можно что-то свое добавлять в показания пленных! Если немного, не стратегическая информация, а так, слушок какой, то и проверять не будет никто. Пленного – на восток, протокол – в папочку. А потом ищи-свищи. А добавлять мне есть что! Вот только много ли «языков» доведется допрашивать? То-то и оно.

Поспать мне не пришлось. На часах – скоро пять, солнце вот-вот взойдет. Охрименко уже начал разогревать двигатель «эмки», возле которой стояла Эмилия Карловна. Аркадий бдил у крыльца штабной избы. Ну, и я неподалеку от него присел на бревнышко. Если есть возможность отдохнуть, то почему не воспользоваться?

– Вот ты, Петя, скажи, как так получилось, что ты, извини, простой сапер, придумал такую классную штуку с этими минометами, а мне, который на таких делах уже не одну собаку съел, даже в голову не пришло?

Телохранитель подошел ко мне, присел рядом.

– Так кто ж знает, Аркаша, почему тебе в голову такое не приходит? Может, там своего полно, а чужое уже не лезет? – решил я отшутиться.