– Ну, чтобы «эмка» комфронта немного не чиркала днищем по дороге, – весело ответил он. – Ты же знаешь, боеприпасов много не бывает, – добавил Масюк гораздо серьезнее.

– Понятно. И второй вопрос: ты здесь живешь, что ли? Вчера я пришел ни свет ни заря – ты уже сидишь, сегодня – та же история.

– Сегодня на диванчике заночевал, – объяснил Аркадий. – Дома никто не ждет, а умыться-побриться у меня найдется. Да и задержались вчера порядком, время на дорогу тратить не хотелось. Чаю налить? Командующий минут через пятнадцать будет.

– Чай не пил – какая сила? – вспомнил я старую шутку. – Наливай.

– Выпил чай – совсем ослаб, – закончил за меня Аркадий. – Наш человек. Приходилось в Средней Азии бывать?

– Нет, знакомый так шутил постоянно, – объяснил я.

Надо бы поосторожнее с ответами на такие вопросы. А то улыбчивый Аркадий так же добродушно может докладывать обо всем особистам. Думаю, проверять меня тут будут еще долго, если только я каким-то образом отсюда не умотаю в место поспокойнее. С другой стороны, военный бардак никто не отменял.

Вон, в соседней армии Чуйкова воевала танкистом Александра Ращупкина. Весь фронт над этой истории удивлялся. Прям кавалерист-девица Надежда Дурова с Отечественной войны. Товарищ рассказывал, что девчонка работала трактористкой, вышла замуж, но у нее там что-то не сложилось – дети умерли, супруга призвали на войну. Молодая женщина осталась одна в опустевшем доме. Ну и чтобы не сходить с ума, решила идти бить фашистов. Это же хорошее народное средство.

Пришла в военкомат. Там над ней, разумеется, посмеялись, развернули обратно. Но не такова была Сашка, чтобы сдаваться.

Надела мужскую одежду, подстриглась коротко. Так как вида она была неказистого, пацанского, плоскенькая, а неразбериха в тылу царила страшная, девчонку взяли в армию, не особо обращая внимания на документы, и записали Александром Ращупкиным. На медосмотре поклялась врачу, что все равно сбежит на фронт, и тот дал слабину.

Сначала она послужила шофером в Подмосковье, а потом… здравствуй, Сталинград.

Раз умеешь водить трактор – вот тебе танк Т-34. Там рычаги, здесь рычаги. Разберешься. Разобралась, вникла.

Отличилась в боях за Сталинград, прошла с армией Чуйкова до самой Польши. Рядом с нами, шли. Бок о бок.

И никто ничего не заподозрил. Танкисты из ее экипажа потом руками разводили:

– Думали, ну вот такой стеснительный мехвод нам попался. Как мыться или ссать – отдельно. Да и не часто мы, честно сказать, мылись на фронте.

Вскрылось все после того, как Т-34 Ращупкиной был подбит немецкими «тиграми». Танкист из другого экипажа бросился помогать раненной в ногу Сашке, сорвал штанину – ну и все выяснилось.

Скандал поднялся страшный. Баба в танке два года воюет, а никто ни сном ни духом. Что делают особисты? Куда смотрят? А командир батальона? «Под трибунал захотел?!»

Но спасибо Чуйкову. Вступился за героическую женщину, защитил. Даже приказал выписать документы на настоящее имя и призвать воевать дальше вместе с собой. Разумеется, уже не в танке.

– Ты там не заснул? – Масюк помахал рукой перед моим лицом, подвигая мне стакан с горячим чаем. – Пока особисты добро не дадут, допуск у тебя пока никакой, сам понимаешь, а так, текучка всякая, я в курс буду вводить по ходу дела.

Кстати, подстаканники в приемной у командующего такие же, как и виденные мной вчера у особистов.

Только мы успели отпить по паре глотков (хороший, кстати, чай, от одного аромата настроение поднялось), как снаружи приемной раздались какие-то визгливые крики, дверь распахнулась, и перед нами возник низенький лысоватый русоволосый мужик в кургузом льняном пиджаке, под которым виднелась украинская вышиванка.

– Где Кирпонос? – закричал он, разбрызгивая слюну. Одна капля так и повисла на его нижней губе. И тут я его узнал. Его портрет я видел в любом начальственном кабинете. Правда, изображали его чуть постарше, волос сильно меньше, и лицо не искажено какой-то ужасной гримасой.

– Сейчас должен подойти, товарищ первый секретарь, – тихо и спокойно ответил Аркадий. – Буквально пять минут…

– Вы тут, твари, курорт устроили? До полудня под периной валяться? Враг на пороге, а они, вишь, спать изволят! А эти тут чаи гоняют! – он ткнул пальцем в сторону стаканов, так и оставшихся на столе. – Малча-а-а-ать! – закричал он еще громче. Капелька слюны, качавшаяся на нижней губе и приковавшая почему-то мое внимание, наконец сорвалась и упала куда-то на пиджак.

– Что вылупился?! – подбежал он ко мне, и слюна теперь летела в мое лицо. – Ты кто?

– Старший лейтенант Соловьев, – коротко представился я.

– А что ж ты, Соловей, не на фронте? Что немцев не бьешь? – будущий «кукурузник» схватил меня за пуговицу на гимнастерке и тянул на себя, так что мне невольно пришлось мелкими шажками следовать за ним. – Что ж вы, падлы, в штабах жопы просиживаете вместо того, чтобы там!.. – он снова сорвался на визг, дал петуха и замолчал, переводя дыхание. Хоть пуговицу отпустил, и то хлеб.

– Старший лейтенант Соловьев прибыл сюда непосредственно с фронта, – в приемную зашел мрачный Кирпонос, – где уничтожил несколько танков и добыл очень важные документы противника. Пойдемте, Никита Сергеевич, ко мне, там побеседуем.

– Танки, говоришь? – Никита внезапно успокоился, черты его лица разгладились, на человека стал похож. – Ну что ж, Соловьев, молодец, раз танки. – Он развернулся и пошел в кабинет Кирпоноса, который Хрущева ждать не стал.

Вот же… первый секретарь! Настолько противоречивого человека я не встречал. Вот тут самодур, а в сорок втором, говорят, Сталина отговаривал на Харьков наступать. Ну их, этих вождей, от них хорошего не дождешься.

– И часто он сюда… вот так? – спросил я Масюка, который снова сел за стол.

– Забыть не получится, – ответил он. – Чуть не каждый день. Давай-ка, Петя, чай допивать, а то потом, может, некогда будет, – и он жестом опытного фокусника достал из-под стола кулечек из пергаментной бумаги с подушечками. Конфеты немного слиплись, но все равно были вкусные. С чаем хорошо зашли.

Красный как рак Хрущев вышел от командующего минут через десять. Дверь, распахнувшись от удара ногой, стукнулась о стенку. Не глядя ни на кого, Никита Сергеевич быстро ушел.

– Ну, это еще ничего, – сказал Аркадий. – Тут главное молчать, когда он крик поднимает. Тогда быстро успокаивается. Ладно, пойду стаканы сполосну.

– Соловьев! – позвал через открытую дверь Кирпонос. – Зайди ко мне!

– Товарищ генерал! Старший лей… – начал я доклад, остановившись на пороге.

– Брось, – скривившись, как от зубной боли, махнул рукой комфронта. – Не на плацу. Не до того. И так голова трещит от этого всего… Короче, Петр Николаевич, поздравляю, – он выдвинул ящик стола, поднялся, протянул руку. – Заслужил награду, держи. За брод на Хрестиновке.

Я пожал ладонь, взял протянутую красную коробочку, открыл. «Боевое Красное». Да уж, заслужил, Петя. Нежданчик. Меньше всего я возле того танка про награды думал.

– Служу Советскому Союзу! – вытянулся я на пару секунд.

– Служи, Петр Николаевич, служи, – совсем невесело откликнулся Михаил Петрович. – Извини, не перед строем, не на торжественном собрании. Время сейчас такое. Нам таких вот и не хватает. Вроде и получше обстановка у нас, чем в Белоруссии, да ненамного. Завтра Житомир оставляем, оборонять нечем.

Я посмотрел на перекидной календарь на столе – точно, девятое. Но ведь в прошлый раз… девятого уже там немцы были… Неужели мы там смогли?.. На день задержали, и то хорошо. А вдруг получится вот так… и не будет мешка под Киевом? Эх, если бы…

– Книжку орденскую не забудь, – вернул меня из размышлений на землю голос Кирпоноса. – Ты давай пока, еще денек на подхвате побудь, а там третье управление заключение даст, послужим. Иди, Масюк тебе покажет фронт работ.

Аркадий коробочку, конечно, заметил, присвистнул даже.

– Поздравляю, Петро! Что дали?

– «Знамя», – коротко ответил я.