Мы с Верой стояли и смотрели в дверной проем долго, наверное, несколько минут. И только после этого моя жена аккуратно закрыла замок на два оборота ключа и подошла ко мне. Мы обнялись, и она тихо сказала на ухо, будто боялась, что кто-то нас может услышать:
– Ну, мы и попали, Соловьев. Сто лет бы не видела такого счастья. Но я с тобой теперь до конца, ни за что не брошу. Даже не надейся.
Из длинного коридора сначала открывалась дверь в кухню, небольшую, там только что и уместился стол, рядом тумбочка, застеленная клеенкой, на которой стоял небрежно вычищенный примус, а возле него здоровенный полуведерный чайник с немного помятым боком. Под окном маячил пятилитровый бидон, издававший запах керосина. Заглянул – внутри плюхалось литра полтора беловатого керосина. По другой стороне стоял буфет, в котором нашлись две глубокие суповые тарелки и одна мелкая. В выщербленном стакане торчал кулечек, свернутый из газеты. Оказалось – чай, горсти три. Живем. Еще в одном стакане было немного соли. Целое богатство по нынешним временам. Рядом с буфетом торчала эмалированная раковина. Открыл кран – вода и вправду текла, напор не очень большой, но сгодится.
Подошел Пират, вопросительно повилял хвостом. Я взял одну из тарелок, налил воды. Пес с удовольствием начал лакать.
В тумбочке под примусом нашелся чугунок и здоровенная эмалированная миска, совсем новая. Видать, командированные специалисты пользовались только чайником, еду не готовили.
Пока я исследовал кухню, Вера успела осмотреть остальную квартиру и пришла ко мне.
– Вот, посуды немного, – показал я, – заварка нашлась и соли чуток. А у тебя что?
– Вода холодная есть, можно зажечь титан, подогреть, но дров нет. В шкафу две смены постельного белья и широкая кровать в спальне. Книг немного, но все или по военному делу, или классика.
– Живем, Верочка! Барахлом обрастать нечего, мы тут ненадолго, – тут я быстренько прервал дозволенные речи, чуть не ляпнув про скорую сдачу Киева. За такое, если кто услышит, на цугундер быстро посадят.
– Ты чего замолчал? – повернулась ко мне Вера. Я невольно залюбовался ее волосами, подсвеченными солнцем.
– Да так… думаю, командующему найдут толкового адъютанта скоро, а меня в окоп опять. Так что давай, жена дорогая, пользоваться моментом, пока есть! – я сгреб ее в охапку и начал целовать.
– Так, Соловьев, всему свое время! – оттолкнула меня Вера, но улыбку скрыть не смогла. – Давай, налаживай примус и грей воду, хоть в чайнике! Помыться надо, а то скоро коростой зарастем. Да и постираться было бы неплохо.
Кровать и вправду оказалась широкой, нам вдвоем места хватило. И сил осталось только на то, чтобы помыться и завести на шесть утра здоровенный будильник, стоявший на подоконнике.
Немцы в эту ночь не беспокоили – налетов не было. Отоспались, отдохнули, а с утра даже пошалили. Надеюсь, громкие стоны Веры не разбудили соседей.
Пират вел себя тихо, не лаял. Только когда встали, обнаружили лужу у двери. Песель смотрел виноватыми глазами, понимал ситуацию. «Да, извините, хозяева, но вы сами меня на ночь не вывели».
– Днем можно держать его во дворе, – не очень уверенно произнесла Вера, убирая результаты происшествия тряпкой. – Похоже, он привычный.
– Натащит блох да вшей. Или вообще потеряется, – засомневался я. – Ладно, после решим.
Я оделся, сел за стол, принялся писать письмо родителям Бурякова.
Вера перетряхнула наши вещмешки, из остатков еды соорудила скудный завтрак. Да, решать вопрос со снабжением нужно как можно скорее.
– Тебя будут опрашивать в особом отделе… – Я поставил точку в тяжелом письме, вздохнул. – Стой на том, что в окружении мы не были. Линия фронта – слоеный пирог, шли к линии соприкосновения окольными путями, проявили себя геройски, даже добыли важные документы. А в ходе прорыва уничтожили возле Шепетовки опорный пункт немцев.
– Ладно, уничтожитель, иди есть.
Мы быстро перекусили, и я под изумленным взглядом Веры отодвинул каблук на сапоге, достал царские червонцы. Замотал их в тряпочку, стал простукивать рукоятью ножа доски пола возле батареи. Одна качалась, я поддел ее, стал выковыривать труху.
– А ты, Петр Николаевич, оказывается, богатый жених! Откуда это золото?
– Военный трофей.
– Не свисти! Где видано, чтобы были такие трофеи?
Я спрятал золото под доску, забил гвоздь.
– С летчика немецкого взял. Им выдают на случай, если прыгнет или сядет на вынужденную за линией фронта.
– И сколько же там денег?
– Меньше, чем было, – вздохнул я, вспоминая кольца и еврея-ювелира. Поди, сейчас здоровается с немцами в Житомире. Оценит передовую европейскую культуру.
На службу я пришел сильно загодя. Лучше уж немного заранее, особенно в первый день. Но ждать и не пришлось. Едва я зашел в приемную командующего, как меня окликнул сидящий уже там старший лейтенант. Белобрысый парень лет двадцати.
– Соловьев? Петр? Привет. Я – Масюк, Аркадий, – протянул он руку. – Будем вместе работать, получается. Я у самого в охране. Вишь, как оно получилось, вчера не поехал, ребята погибли.
Масюк тяжело вздохнул. Где-то вдалеке загудели ревуны воздушной тревоги. Мы посмотрели в окно, переглянулись.
– Привет, – ответил я на рукопожатие. – Только я в этих делах, как говорится, ни бум-бум пока. Даже не знаю, за что и браться.
– Не переживай, покажут, расскажут, войдешь в курс. Сегодня пока здесь побудешь, особисты тебя вызывают, велели, как придешь, сразу к ним. Ну, сейчас не особисты, третье управление, это я по привычке. Мы с командующим без тебя поедем. А завтра – язык на плечо, потащишь службу, – улыбнулся он. – Покатаешься еще.
– Часто ездит? – спросил я. У меня же это не праздное любопытство, а по работе.
– Так каждый день. Петрович, он железный – и в подразделения ездит, а потом возвращается, и здесь работает еще до полуночи. И ведь ничего не забывает, отметь! Ладно, потом поговорим, успеется.
У секретаря зазвонил телефон.
В особом отделе жизнь кипела, несмотря на раннее утро. Меня провели в кабинет, где за простым, я бы даже сказал, дешевеньким деревянным столом сидел целый капитан госбезопасности. Лысоватый, нос крючком, да такой величины, что на двоих бы хватило, с остатком. Под носом росли густые роскошные усы, как бы не больше, чем у Семена Михайловича. Несмотря на немного карикатурную внешность, смешным капитан не казался совсем. Наверное, в этом кабинете вообще смеялись редко. Чаще плакали.
– Присаживайтесь, Петр Николаевич, – кивнул он на стул, стоящий впритык к столу. – Я – капитан государственной безопасности Чхиквадзе. Чай будете? – и он отпил из стакана в серебряном, не иначе, подстаканнике.
– Пожалуй, не откажусь, – ответил я, отодвигая стул, чтобы сесть поудобнее.
– Михеев! – крикнул капитан. Дверь открылась, и особист сказал: – Чаю принеси и бутербродов каких-нибудь.
– Ну что же, – Чхиквадзе положил перед собой лист бумаги, макнул ручку в простую школьную чернильницу-непроливайку, – начнем, пожалуй. Работа нам, Петр Николаевич, предстоит большая, расслабляться некогда.
Разговаривал он чисто, без акцента, совсем немножко окая. Если не смотреть на его выдающийся нос и усы, то можно было бы подумать, что по другую сторону стола уроженец Поволжья. Впрочем, национальность, как я уже говорил, в этой организации дело последнее.
Начали издалека. Родился-крестился, учился-работал, где жил, да где родня обитает, откуда призвался, и еще миллион мелочей. Часа за два мы еле добрались до встречи с танкистами. Впрочем, не могу не заметить, что держался особист образцово вежливо, постоянно спрашивал, не надо ли чего, а когда мне приспичило по малой нужде, то вызвал Михеева, оказавшегося конопатым и курносым сержантом, чтобы тот провел меня в нужное место.
А вот про танк когда начали, тут я и понял, что раньше была только разминочка. Я вспомнил, наверное, все посекундно. И кто куда смотрел, и как говорил, и что при этом думал. И про немцев-переговорщиков, и про комиссара Попеля, и даже про золотой выстрел немецкой «ахт-ахт» – по сто раз и во всех подробностях. Это у меня от этих посиделок задница вся взопрела, а капитан сидел свеженький, поскрипывал пером да исписанную бумагу складывал в стопочку. Время от времени только прикладывался к стакану с чаем, который постоянно обновлял сержант. Даже в сортир ни разу не сходил. Железный человек со стальным мочевым пузырем, нечего сказать.